В крестьянской избе и зимой просыпаются рано.

— Вставай, вставай, сынок! — сквозь сон донесся голос матери. — Отец сердиться будет.

Андрей подумал, что тятька не только сердиться — и вожжами может огреть по спине, вскочил с лавки, наскоро оделся, хватил несколько ложек каши и выбежал во двор. Было еще темно, морозно, однако батюшка и старший брат уже закладывали лошадь, готовили сани в дорогу — предстояло ехать за дровами.

В дубовой роще на берегу речки Милорайки работали до обеда, когда показался управляющий и, увидев Андрея, подозвал его к себе.

— С утра тебя ищу. Собирайся, барыня зовет.

Подошел отец, спросил настороженно:

— Которая из них?

В Тарханах было без малого шестьсот душ мужского пола — все они принадлежали главной барыне — Елизавете Алексеевне. Но перед свадьбой, как часть приданого, она записала на дочь 16 душ, в том числе семью Соколовых. Обычно они трудились как все: три дня на хозяев, три дня на себя, воскресенье на Бога, но свою личную прислугу Мария Михайловна набирала из этих шестнадцати.

— Младшая, — ответил староста.

— Не в рекруты?

— Барыне виднее, — коротко ответил управляющий, разворачивая лошадь. — Садись, парень!

Тревога отца объяснялась просто: Андрею было двадцать лет, он еще не женат, таких нередко верстают в солдаты.

— С нашей семьи уже был ополченец…

— Там разберутся.

Андрей слушал старших с двояким чувством. В рекруты идти было и страшновато, и заманчиво одновременно. На войне порой и убивают, но не всех же, а те, кто приходят на побывку, нахвалиться не могут. Младший брат отца всю Европу прошел вплоть до Франции, такие чудеса видел, которые в родных Тарханах отродясь не увидишь… Крест солдатский заслужил...

До барской усадьбы доехали молча. Вблизи была она нарядной да огромной, как если бы лучшие избы крестьянские составили вместе, одну на другую.

— Отряхнись хорошенько, говори, что спросят, носом не шмыгай! — наказал управляющий и повел приезжего в дом.

В просторных сенях велено было скинуть тулуп да шапку с рукавицами, пригладить вихры, перед огромной дверью ждать; староста ушел первым… Андрей огляделся по сторонам: потолки в барском доме огромные, окна просторные, сквозь прозрачные стекла ярко светит солнышко. С крохотными слюдяными оконцами не сравнить: в деревенской избе и в солнечный день полумрак.

Огромная дверь отворилась.

— Входи!

Вот когда заробел Андрей Соколов. Горница была величиною с крестьянский двор, с высоченного потолка свисала золоченая лампа с потушенными свечами, на стенах иконы не иконы — лица в темных рамках: генералы, барыни... На всякий случай Андрей перекрестился — вдруг святые, которых он не знает?

Раздался женский смех. Он увидел Марию Михайловну и низко поклонился ей.

— Оробел?

— Оробел, барыня.

— Ну, ничего... Ты, говорят, парень толковый, сообразишь, что к чему.

Хозяйка встала с кресла, обошла парня кругом…

— Здоров?

— Слава Богу, барыня.

— Барчука видел? Сына моего?

— Издали, — признался Андрей.

— Как зовут, помнишь?

— Михайло...

— Мишель мы его называем — по-французски…

Мария Михайловна закашлялась: ее сегодня опять донимала хворь.

— Зачем позвала, знаешь?

Андрей молча пожал плечами.

— Отец боится, что в рекруты заберут, — с усмешкой сказал староста.

Хозяйка пытливо посмотрела на парня.

— А ты?.. Боишься или нет?

Соколов горделиво выпрямился.

— Чему бывать, того не миновать, барыня. Дядька мой служил — да с медалью из Европы вернулся!

Она усмехнулась: по душе пришлась отвага юноши.

— Знаю дядьку твоего, знаю… — И решительно махнула рукой. — Вот и ты будешь дядькой — сыну моему!

В это время дверь отворилась — вошла старшая барыня, хозяйка Тархан. Она сурово нахмурилась, увидев Андрея.

— А моложе не могла найти?! — спросила Елизавета Алексеевна. — Ему самому еще в игрушки играть.

— Пардон, мадам! — воскликнула дочь и что-то сказала не по-русски.

— Твой сын, а мой внук! — сурово возразила мать и поглядела на Андрея так, что у него спина похолодела. — Если хоть волосок упадет с головы мальчонки, не посмотрю, кто чей холоп — запорю на конюшне!!!

И величаво вышла — суровая, но удивительно прелестная в своей надменности. «В сорок лет деревенские бабы уже старухами кажутся, а барыню и годы не берут!» — удивился Андрей.

После встречи с хозяйками все пошло колесом, все закрутилось вдруг. Андрея отвели в баню, переодели во все чистое, нарядное, указали место, где будет спать — через стенку от детской, рассказали, что делать должен.

— Няньки, кормилицы — эти есть у барчука, твое дело — гулять с ним, в игры играть, а главное — глаз с него не спускать! — сказала дородная баба — ключница, которая поглядывала на молодого парня пристально и тепло: у самой росла дочка на выданье. — Малец хворый, не дай Бог простудить его!

После этого дядьку отвели к молодой барыне. Мария Михайловна сидела в большом зале, играла на огромном инструменте с длинными рядами белых и черных клавиш. Её тонкие пальцы бегали по ним налево и направо, из открытой внутренности инструмента вырывались удивительные звуки — не похожие на те, что доносятся из гармошки, непонятные, не в лад, но отчего-то очень волнующие.

Пока она играла, он пригляделся к ней поближе. Барыня была ровесницей Андрея. Изумительно красивая юная дама с огромными карими глазами и печальным взглядом, она, в отличие от матери, вызывала в нём не восхищение — жалость. От глаз молодого здорового крестьянина, с детства близкого к природе, не могли укрыться бледность ее лица, шеи, таких изящных, музыкальных, но тонких до каждой косточки пальцев. В деревне тоже бывали хворые, про них обычно говорили: краше в гроб кладут…

В эту минуту дверь отворилась, вошла нянька — молодая девка, кровь с молоком!

— Простите, барыня… Без вас не ложится…

— Ну зови!

Вбежал барчук: двухлетний малыш в ночной сорочке. Его любопытные карие глаза тут же заметили нового человека, но бросился ребенок к матери, прижался к ее ногам.

— О нет, мон шер! — укоризненно сказала мать и кивнула на Андрея. — Сначала надо поздороваться.

Малыш в упор поглядел на Андрея и, выпрямившись, кивнул — по-армейски, как учили.

— С сегодняшнего дня это твой камердинер, дядька, старший друг… Вы будете с ним гулять… Кись кисе?

Ребенок шепнул ей что-то — понял.

— Ну тогда — садись.

Мишель забрался к ней на колени и затаился, слушая музыку. Мать стала напевать — непонятное, не по-русски, но так, что слезы наворачивались на глазах у всех, кто слушал…

На следующий день Андрей увидел отца своего подопечного. Юрий Петрович был хмур, молча выслушал известие о камердинере своего сына, поговорил с женою по-французски и только потом повернулся к Соколову.

— Ну что, брат? Понравилось здесь? Всем доволен?

Андрей пожал плечами, но ответить не посмел…

— Молчишь? Это хорошо. Не каждый деревенский парень любит работу в имении. Она развращает. За плугом ходить не в пример тяжелей, но — свободней! Ведь так?

— Так, барин, — ответил Андрей и вздохнул: не мог дождаться, когда придет весна и можно будет выйти в поле…

 — В имении соблазнов больше, сплетен, интриг… Если станешь здесь своим человеком, хозяйке сможешь вовремя шепнуть словечко — хорошо заживешь!

Снова промолчал Андрей, не понял барина. Если хвалит эту жизнь, то почему в глазах насмешка? Но Юрий Петрович сменил разговор.

— Грамоте разумеешь?

— Нет, барин, — честно признался Соколов.

— Это плохо. Нашему сыну нужен не просто слуга — подай-принеси, но старший друг, дядька. А какой же ты дядька, если двух слов связать не можешь?!

Он снова поговорил с женой на иностранном, она кивнула в ответ и сказала Андрею по-русски:

— Скоро мы начнем нанимать учителей Мишелю, так ты, голубчик, бывай на всех уроках и запоминай. Хороший камердинер — не только тот, кто чемоданы носит за барином, но и мудрый советчик в его делах, секретарь, финансист…

После завтрака ребенка одели и отправили гулять. У крыльца их поджидали детские санки с яркими полозьями, красиво изогнутыми впереди.

— Дадите мне руку, барин? — спросил Андрей ребенка.

Мишель вскинул на дядьку свои пытливые глаза и осторожно, с опаской подал ручонку. Андрей подсадил его, укутал тулупчиком и, упираясь сзади, повез. Сначала они проехались по накатанным дорожкам, ведущим к дому, потом свернули в липовую аллею… День был чудесный, яркий, рядом манил заснеженный пруд, залитый солнцем от края до края....

— Прокатимся, барин?

Андрей повернул санки и покатил их по зимней глади, все ускоряя и ускоряя ход… Белые деревья на берегу бежали так споро, что низкое солнце мелькало меж ними, Мишель визжал от восторга, а юный дядька, не чуя ног, мчался с солнцем наперегонки!

В эти минуты он вспоминал свое недалекое детство, когда вот так же, малышами, они нарезали круги по заснеженному простору реки Милорайки… Таких нарядных санок не знал деревенские дети, они сами делали ледянки, залитые снизу коровьим навозом; тот остывал и становился гладким, как лед!

Силою Бог Андрея не обидел, новые валенки его прочно упирались в снег, санки были сделаны на совесть — они летели пулей по замерзшей воде и не видели, что много глаз с тревогой наблюдают за ними из окон барской усадьбы.

…Возле дома их уже ждали. Няньки с гневом выхватили из санок барчонка и унесли его в дом, а ключница, о чем-то явно сожалея, молча указала Андрею на дверь, где его поджидала Главная барыня.

Елизавета Алексеевна была розовой от гнева.

— Тебе кто велел возить ребенка на пруд?! — набросилась она на дядьку. — Ты нарочно это сделал?!.. На конюшне давно не был?!

Андрей ничего не понимал. Ребенку прогулка понравилась, он весело смеялся — разве не это главное?

К счастью, зашла Мария Михайловна и уняла гнев матери.

— Я тоже видела в окно… Не помню, когда последний раз Мишель был так счастлив, как сегодня.

Они снова схватились, говорили не по-русски, но младшая, похоже, одолела.

…Андрей был прощен — и приобрел в этот день двух надежных друзей — молодую барыню и ее сына. Мишель признал своего дядьку!

А потом пришла весна, поднялась молодая крапива, и не было лучшей забавы у малыша, чем рубить ее саблями, которые умело вырезал Андрей из веток осины, липы, клена. Первая сабелька была мала, не очень изящна, но ребенок так полюбил ее, что готов был в постель брать с собой, если б позволили.

— Воякой будет! — одобрил отец.

Бабушка развела руками:

— Есть в кого, сударь. Мой брат, Александр Алексеевич Столыпин, был адъютантом самого Суворова!

…Специально для игр с барчуком из села звали его сверстников — крестьянских детей, иногда приезжали соседские помещики с детьми, и сабель требовалось все больше.

Мишель везде был воеводой, командиром, атаманом — бились ли с псами-рыцарями или с французами при Бородино, или грабили богатых купцов… Дядька всегда был его ординарцем, оруженосцем, товарищем, строго следил за тем, чтобы страдала одна лишь крапива — ни в коем случае ни сами вояки, мирил их и вытирал носы…

Так продолжалось до новой зимы, когда, почти без жалоб, печально и тихо, в расцвете лет угасла Мария Михайловна… Ее похоронили рядом с отцом, в склепе по ту сторону Большого пруда — по нему прошлой зимою мчались санки малыша.

А в начале марта, окончательно поссорившись с тещей, уехал в Кропотово молодой вдовец Юрий Петрович. И хотя главной опорой трехлетнему Мишелю стала бабушка его Елизавета Алексеевна, дядька Андрей Соколов невольно заменил отца.

Подписывайтесь на нас в соцсетях: