Решением Майкопского городского Совета народных депутатов в целях увековечения памяти братьев — врачей Василия Федоровича и Алексея Федоровича Соловьевых, живших и работавших в Майкопе с 1892 по 1957 год и внесших большой вклад в развитие городского здравоохранения, театрального искусства, культуры, и отдавая дань их большой подвижнической деятельности, с января 1998 года учреждается до пяти ежегодных премий имени братьев Соловьевых. Премии присваиваются за наибольший вклад в развитие здравоохранения, народного образования, театрального искусства, культурно-просветительской деятельности, обогащение духовной жизни города. Присуждение премии производится накануне празднования Дня города. Имя лауреата муниципальной премии имени братьев В.Ф. и А.Ф. Соловьевых заносится в городскую Книгу Почета.

З.Х. Зехов родился 15 мая 1947 года. Общий стаж работы — 49 лет. Театральной деятельности посвятил 38 лет своей жизни. Окончил Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. Сыграл более 100 ролей, но его деятельность не ограничивается театральной сценой. С 1989 года он возглавляет Союз театральных деятелей РА. С 2013 года является секретарем Союза театральных деятелей России.

По традиции накануне вручения высокой награды «Майкопские новости» знакомят наших читателей с каждым из лауреатов. Сегодняшняя наша встреча — с актером Национального театра Республики Адыгея З.Х. Зеховым.

— Заурбий Хатутович, читая вашу биографию, я вдруг узнала, что с выбором профессии вы определились не сразу. Первая запись в вашей трудовой книжке — «фельдшер скорой помощи». Как это получилось?

— Я к медицине всегда относился с глубоким уважением и почтением. И после 7-го класса поступил в медицинское училище в Нальчике. Затем год отработал в «скорой помощи» в ауле Кошехабль. Поступил в медицинский институт. Но, отучившись 3,5 года, ушел в театральный.

Еще в училище мне очень хотелось участвовать в художественной самодеятельности. Но я как-то не решался сам напроситься. Особенно привлекали танцы. Я приходил на репетиции нашего ансамбля, сидел в зале, смотрел, а потом разучивал увиденные движения дома. На одной из репетиций руководитель ансамбля сказал, что маловато в коллективе ребят. И мои однокурсники решили подшутить. Говорят, мол, Зехов хорошо танцует, но не хочет. Тогда директор училища Юрий Маркович Дукельский вызвал меня и сказал: «Зехов, завтра же придете на репетицию, иначе не видать вам вашего родного Кошехабля». Я пришел, показал все, что умел, и в этот же день меня назначили солистом.

И когда работал в Кошехабле фельдшером, танцевал в коллективе Дома культуры. А в Краснодарском медицинском институте уже сам организовал ансамбль танца. Вот так как-то медицина и сцена шли у меня параллельно.

— А когда поняли, что ваша судьба все-таки сцена?

— Это даже не я решил. Главный режиссер нашего театра Аскер Курашинов знал, что я хорошо танцую. Когда отбирали абитуриентов для учебы в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кино, я как раз был в Майкопе — набирался опыта у коллег в республиканской больнице. Курашинов пригласил меня на прослушивание, которое проводил впоследствии руководитель нашего курса В.С. Андрушкевич. Он и уговорил меня поступить в театральный институт. Хотя я долго сопротивлялся, считал, что в драматическом искусстве себя трудно проявить. Но в конце концов мне стало любопытно, и я решил рискнуть.

— Как отнеслись к этому решению ваши родственники?

— Меня, конечно, никто не понял. Актер и врач — это же несравнимые для многих вещи. Очень расстроился мой дядя Хазретбий Хаджиюсуфович, который заменил мне и моим братьям отца. Но тем не менее перед самым выпуском он приехал в Ленинград, чтобы поблагодарить моих педагогов.

— Кто из актеров того времени был вашим кумиром?

— Знаете, как говорят, не сотвори себе кумира. И я этого не делаю. Нравились многие актеры Большого драматического театра, наверное, потому что у нас преподавал Г.А. Товстоногов, и мы, конечно, бывали на всех спектаклях театра. Мы ведь еще застали корифеев, таких, как Ефим Копелян, Сергей Юрский... Наблюдать за их игрой было огромным удовольствием. Кстати, вместе с нами учились Боярский, Мигицко, Паршин.

— Соответствовало ли ваше представление об актерской профессии тому, что вы увидели в театре?

— Есть такое понятие «предлагаемые обстоятельства». Сначала все рисуют себе радужные картины, а потом сталкиваются с обыкновенным бытом. И меняется все. Но главное — в любых предлагаемых обстоятельствах быть достойным своей профессии. И нести при этом на сцену чуть-чуть света. И это не пафос. Зачем же мы нужны, если не призывать к светлому? Помните, как в известном фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние»: «Если дорога не ведет к храму, то зачем она нужна?»

— Труд актера — только ли это работа над ролью или что-то еще?

— Примитивное представление об актерской профессии — выучил текст, вышел, сыграл... Выучить текст— ничего не стоит. Самое трудное — создать образ. А для этого надо иметь что-то еще, кроме образования. Институты оканчивают многие, но на одних артистов идут, на других нет. Есть такое понятие — обратная связь. Если ты пустышка, то 500 пар зрительских глаз будут смотреть сквозь тебя, как рентгеновские лучи, потому что не на чем задержаться. А если у тебя хороший внутренний багаж, идет импульс, отталкивается от тебя и возвращается к зрителю, тогда контакт состоялся. Нет контакта — нет образа — нет роли — спектакля нет...

— Влияют ли ваши роли на вашу жизнь, характер, мировоззрение?

— Наверное, да. Но мы же не видим, как меняемся, стареем. Это медленный процесс. Что-то ты в роли принимаешь, что-то нет. Точно так же, как что-то мы перенимаем от отца, от деда... Жизнь — сложная штука.

— Какую из своих ролей вы считаете наиболее интересной?

— Первую. Это же первый шаг. И, кстати сказать, именно эта роль через годы связывает меня с именем братьев Соловьевых. Это была роль Дон Кихота в пьесе Евгения Шварца по произведению Сервантеса. А Евгений Шварц, как вы знаете, жил некоторое время в Майкопе, общался с Соловьевыми, бывал в Пушкинском народном доме. Когда я смотрю на фотографии людей, которые в то время играли в майкопском театре — это были не профессиональные актеры, а чиновники, врачи, почтмейстеры, то отмечаю, какие у них благородные лица, одухотворенные. Чувствуется, что они не могли жить без этого. Пока ты не можешь жить без того, что ты делаешь, у тебя все получается.

Через сорок лет возникла идея восстановить этот спектакль. И я даже начал репетировать... Но потом понял, что хочу, чтобы в памяти у меня осталась та, первая постановка. Не хочу изображать из себя мэтра, который с учетом накопленного опыта сделает все по-другому. Первый спектакль — это как первая любовь, как первый костюм... Это уже нельзя повторить.

— Доверяете ли вы критике?

— Если эта критика не заказная, а я прошел и через это, если критика нормальная, позитивная. Ведь бывает же, что ты просто до чего-то не дошел, не домыслил. И тогда такая критика помогает. В свое время был замечательный заместитель председателя Краснодарской организации Союза театральных деятелей России, театровед Рудольф Александрович Кушнарев. Вот его критике я верил абсолютно. Он заинтересован был, чтобы наш театр был хорошим.

Вообще к критикам отношение далеко не однозначное. Вот хотя бы такой пример. В 1990 году я был в составе делегации Союза театральных деятелей в Америке. Мы тогда посетили несколько театров, посмотрели много спектаклей и мюзиклов, познакомились с актерами. В нашей делегации был критик. И когда во время знакомства американские актеры слышали слово «критик», они только что не шарахались в сторону. Потому что у них если критик сказал, что спектакль плохой, ему сразу поверят, и зритель на спектакль не пойдет. А у нас наоборот, все пойдут посмотреть, почему же он плохой. Такая у нас ментальность.

Кстати, будучи на Бродвее, я, пока все были заняты беседой, не удержался, прошел на сцену и сделал несколько адыгских танцевальных движений, чем сорвал аплодисменты. Так что могу теперь сказать, что выступал на Бродвее.

— Любите ли вы работать с молодыми актерами?

— Очень люблю, но не навязывая. Я могу потихонечку подойти и намекнуть. И я благодарен, что молодые люди меня слушают. В театре опыт имеет большое значение. Конечно, если речь идет именно об опыте, а не о штампах.

— Знаю, что вы работали и с участниками проекта для людей с ограниченными физическими возможностями.

— Да, они попросили меня поработать с ними, и я согласился. Вместе со мной ребятам помогала и директор Национального театра Мелеачет Зехова. Это были тренинги, занятия по сценической речи... Мы не так много работали, но я хочу сказать, что они большие молодцы. Сами написали пьесу, сами играют, и тема взята замечательная. Знаете, когда я вижу их на сцене, я им верю. А самое большое — это вера. Надо будет серьезно заняться этим проектом.

— Думаете, у этого проекта будет продолжение?

— Обязательно. Они сами не захотят остановиться. Сцена — это ведь тоже своего рода наркотик. Если ты раз вышел, тебе захочется это повторить еще и еще. И не важно, какие у тебя физические возможности. Человек может быть инвалидом, но душа-то у него здоровая. Я знаю, что такое боль, и как это — быть ограниченным в движении. Сам после аварии год провел в инвалидном кресле, а потом заново учился ходить, прятать свою хромоту... Потому что я хотел туда — на сцену. И они не смогут остановиться. И у них получится.

— В век информационных технологий каковы, на ваш взгляд, перспективы театра?

— Будущее у театра есть, хотя я и не знаю какое. Но то, что театральное искусство не умрет, это однозначно. Потому что ни радио, ни кино, ни телевидение, ни интернет никогда не смогут заменить живого общения. Единственное, жаль, что уходит праздник. Театр всегда был праздником. Люди приходили нарядными, красивыми. Антракты были большими, чтобы женщины успели продемонстрировать свои наряды, все могли пообщаться...

— А какая концепция искусства ближе лично вам: искусство как праздник, как воспитатель или как образ жизни?

— Пожалуй, все вместе.

— Поделитесь своими планами на этот сезон.

— Сейчас я получил роль в пьесе «Укрощение строптивой». Буду играть отца главной героини. Значит, вновь буду искать нужный образ. Новый сезон — это всегда новый поиск.

В годы студенчества я часто навещал друзей-студентов из горного института, будущих геологов. И один парень подарил мне свою фотографию, на обороте которой написал: «Человек живет, пока ведет поиск». Возможно, он вкладывал в эту надпись исключительно геологическое понятие. Но по большому счету, человек действительно живет, пока он в поиске нового. Как вода. Пока бежит — это река, застоялась — превратилась в болото. Нельзя останавливаться. Ведь жизнь продолжается.

Подписывайтесь на нас в соцсетях: